Глава 1. ОСОБЫЙ ПОРЯДОК ПРИНЯТИЯ СУДЕБНОГО РЕШЕНИЯ ПРИ СОГЛАСИИ ОБВИНЯЕМОГО С ПРЕДЪЯВЛЕННЫМ ЕМУ ОБВИНЕНИЕМ
1.1 Развитие института особого порядка принятия судебного решения в уголовном процессе
Право, как известно, представляет собой динамичное явление, которое постоянно развивается и не остается неизменным. Оно имеет также свое прошлое, настоящее и будущее. Как точно в свое время подметил Мигель де Сервантес: «История — сокровищница наших деяний, свидетельница прошлого, пример и поучение для настоящего, предостережение для будущего». Проведение ретроспективного анализа позволяет нам сформировать более полное представление об объекте исследования, выяснить все его стороны и внутренние связи в диахронном аспекте.
Прежде чем приступить к исследованию особого порядка принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением в том виде, в каком он представлен в российском законодательстве на сегодняшний день, необходимо рассмотреть историю его возникновения и развития в правовой системе российского государства с древних времен и до наших дней.
В первую очередь следует сказать, что известный нам «особый порядок» в дореволюционном и советском праве не существовал. Однако во все времена в российском уголовном процессе отводилось особое место признанию обвиняемым своей вины, что не могло не влиять на дальнейший ход производства по уголовному делу.
Роль собственного признания в системе доказательств и способы его получения во многом были обусловлены типом уголовного процесса. Первоначально, в период появления первых писанных источников русского права (Русская Правда, ее редакции), уголовный процесс характеризовался как обвинительный с элементами состязательности.
Уголовный процесс по Русской Правде имел частно-исковой характер и в принципе не отделялся от гражданского. Система доказательств была представлена показаниями свидетелей и вещественными доказательствами, среди которых присяга, «ордалии» и «поличное». Относительно признания обвиняемым своей вины мнения ученных разделились. Некоторые из них считают, что в тексте Русской Правды отсутствуют упоминания о собственном признании, как о разновидности доказательств, другие же напротив утверждают, что именно в данном нормативно-правовом акте признание вины впервые получило официальное закрепление.
И.А. Исаев, анализируя систему доказательств по Русской Правде, приходит к выводу, что: «В законе ничего не говорится о собственном признании и письменных доказательствах» [34, с. 37].
По мнению О.В. Бобровского признание виновного не получило закрепления в Русской Правде ввиду его традиционности и обычности для древнерусского права [13, с. 11-12].
Н.А. Соловьева утверждает, что уже в пространной редакции Русской Правды сознанию лицом своей вины стало придаваться официальное значение, а именно, оно освобождало истца от дальнейшего расследования, а виновный подвергался наказанию [59, с. 210].
Так или иначе, все исследователи признают факт существования собственного признания в качестве доказательства в период действия Русской Правды и то, что оно имело решающее значение при разрешении спора о виновности лица.
Нет сомнений относительно правового закрепления признания обвиняемого в Псковской и Новгородской судных грамотах, которые в большей степени были посвящены вопросам судопроизводства. Необходимо отметить, что в качестве доказательства признание упоминается в нормах, регулирующих гражданские правоотношения, заемные, например. Статья 30 Псковской судной грамоты содержит положение, согласно которому, должник, не признающий долга, выигрывает дело при условии, что сумма займа превышает один рубль и не обеспечена закладом [87]. Нет оснований полагать, что сознание обвиняемым своей вины не применялось по уголовным делам.
В Новгородской земле признанию обвиняемого также отводилась первостепенная роль. Как упоминали некоторые ученые, признание обвиняемого считалось «лучшим доказательством всего света». По судным делам было поставлено за правило: «кто в чем скажет виноват, то на нем взяти, а достали суд и правда и крестное целование» [Цит. по 3, с. 211].
Развитие международных отношений между Московским государством и странами Западной Европы привело к заимствованию положений римского права и формированию розыскного или так называемого инквизиционного процесса. Возникновение розыскного процесса постепенно привело к дифференциации его на гражданский и уголовный, появились такие категории как «лихое дело» (преступление), «уголовное дело», «следственные действия» и др. Однако розыскной процесс не полностью заменил обвинительный, некоторые категории дел все еще рассматривались в исковом порядке, который предусматривал проведение поединка между истцом и ответчиком. По правилам Судебника Ивана III 1497 г. ответчик, признавший требования истца во время судебного поединка, освобождался от дополнительного наказания и полевых пошлин [5, с. 85].
Розыскной процесс в отличие от обвинительного характеризуется отсутствием гласности, формализмом и активной ролью суда, который объединил в себе процессуальные функции обвинения, защиты и разрешения дела по существу. Согласно бытовавшей тогда юридической поговорке «всякий судья есть одновременно генеральный прокурор» [Цит. по 6, с. 133]. Инструментами расследования судьи были допросы, обыски и законодательно закрепленные пытки, применение которых было направлено на получение собственного признания обвиняемого.
Принцип свободы оценки доказательств не был известен в период господства розыскного процесса, ключевая роль в системе доказательств отводилась именно признанию обвиняемого, которое признавалось достаточным и не требовало подтверждения другими доказательствами. Оно буквально «связывало» судью и влекло постановление обвинительного приговора.
В XV-XVI вв. появилась новая форма судебного процесса «облихование», суть которой заключалась в том, что подозреваемому вменялось обвинение в совершении преступления и этого было достаточно для применения к нему пыток. Если в ходе облихования лицо не признавало своей вины, оно могло быть подвергнуто лишению свободы на неопределенный срок [34, с. 85, 90].
Не менее значимым памятником русского права признается и Судебник 1550 года. По правилам Судебника Ивана Грозного в случае обвинения лица в совершении нескольких преступлений, таких как бой и грабеж, признание вины по одному из них не влекло автоматического признания вины по второму и служило основанием для проведения расследования в общем порядке [11, с. 458].
При расследовании тяжких преступлений для получения признания обвиняемого продолжали использоваться пытки, признававшиеся одним из важнейших средств доказывания того времени. В связи с этим порядок и основания применения пыток детально были прописаны в законодательных актах. В частности, Уставная книга разбойного приказа содержала большое количество норм о пытках [18].
Принятие в 1649 году Соборного Уложения существенным образом не повлияло на значение собственного признания и способов его получения. Большая часть статей Уложения была посвящена вопросам уголовного права, причем в нем содержались как нормы материального, так и нормы процессуального права. Процесс по-прежнему соединял в себе обвинительные и розыскные начала. По делам частного обвинения для привлечения обвиняемого к ответственности необходимо было наличие собственного признания. Так, по словам В.А. Линовского, «... признание считалось полным доказательством и потому с ответчика, учинившего признание не во всем иске, взыскивалось то, в чем признался» [41, с. 76].
По делам, расследуемым в розыскном порядке сознание обвиняемого, для получения которого использовались пытки, также наделялось силой полного доказательства. При его наличии виновному назначалась смертная казнь, в случае же отсутствия признания суд не мог назначить наиболее строгое наказание и приговаривал преступника к пожизненному заключению [73, с. 680-681].
В привычном для нас понимании «признание» в тексте Соборного Уложения отсутствует, что объясняется особенностью стиля изложения правовых норм.
В 1669 году Соборное Уложение было дополнено Новоуказными статьями о татебных, разбойных и убийственных делах, которые содержали следующие положения, «Ежели приведенный в губу тать в расспросе повинится в первой татьбе, то его не пытать в иных татьбах, а только расспрашивать накрепко и посадить в тюрьму на две недели; и ежели в эти две недели будут на него новые челобитчики в иных татьбах с явными уликами, то тогда его уже пытать» [11, с. 585]. Как видно данная правовая норма имеет поощрительный характер и направлена на смягчение участи преступника, признавшего свою вину.
Кроме того, характеризуя институт освобождения от уголовной ответственности в дореволюционной России, Ю.В. Арсентьева обращает внимание на тот факт, что сознание обвиняемым своей вины в совокупности с примирением сторон служило основанием, смягчающим наказание или вовсе освобождающим от уголовной ответственности [9, с. 59-60].
Следующим этапом в развитии российского уголовного процесса стало принятие Краткого изображения процессов или судебных тяжеб 1715 года. Краткое изображение детально урегулировало порядок оценки признания обвиняемого. В отличие от предыдущих источников права, в Кратком изображении процессов или судебных тяжеб признанию отведена отдельная глава, именуемая «О признании», в ней говорится следующее: «Когда кто признает, чем он винен есть, тогда далняго доказу не требует, понеже собственное признание есть лутчее свидетелство всего света» [84].
Особого внимания заслуживает то обстоятельство, что помимо собственно указания на признание обвиняемого, Краткое изображение устанавливало условия его допустимости, к которым относились следующие:
· признание должно быть полным и безоговорочным;
· оно должно быть добровольным, при этом интересно, что к таковому относятся и признания, полученные под пытками;
· признание должно быть сделано перед надлежащим органом, то есть судом;
· признавая свою вину в совершении преступления, обвиняемый должен был доказать признаваемые им обстоятельства.
Указанный документ содержал указание на несколько вариантов поведения ответчика или обвиняемого относительно предъявленного иска (обвинения), они могли полностью признать предъявленные иск или обвинение, признать их частично или не признать вовсе. Соответственно приведенным моделям поведения различались процессуальные последствия и действия суда.
Получив признание иска или обвинения, суд, не исследуя иных доказательств, мог вынести приговор, а в остальных случаях следствие продолжалось.
При недоказанности вины и отсутствии признания обвиняемого подозрительные люди, например, соучастники или лица, ранее совершавшие преступления, не могли быть приговорены к смертной казни, но это не мешало суду заменить ее другим, более мягким наказанием [13].
При Екатерине II был издан Указ от 1775 года, содержащий запрет на получение признания от подсудимого, если в деле имелись другие обстоятельства, изобличающие его вину [9, с. 76-77]. Соответственно запрещалось применение пыток для этого. На первый взгляд может показаться, что во второй половине XVIII века был сделан шаг в сторону гуманизации уголовного процесса, отнюдь, пытки продолжали оставаться основным способом получения признания, к тому же историки отмечали их особую жестокость [14, с. 257-258].
Еще один шаг в сторону отказа от пыток был сделан в начале правления императора Александра I, находившегося под влиянием западных идей просвещения. Указом от 27 ноября 1801 года «Об уничтожении пытки» запрещалось применять пытки под страхом неминуемого и строгого наказания, «... чтоб нигде ни под каким видом ни в высших, ни в нижних правительствах и судах, никто не дерзал ни делать, ни допущать, ни исполнять никаких истязаний, под страхом неминуемого и строгого наказания; чтоб присутственные места, коим законом представлена ревизия дел уголовных, в основу своих суждений и приговоров полагали личное обвиняемых пред судом сознание, что в течение следствия не были они подвержены каким-либо пристрастным допросам, и чтоб наконец самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной» [83].
В 1802 году был принят Указ, согласно которому по отдельным категориям уголовных дел нельзя было ограничиваться лишь признанием подсудимого [9, с. 77].
В рассматриваемый период в Российской Империи скопилось огромное количество нормативных правовых актов, которые зачастую оказывались противоречащими друг другу, все это порождало хаос и неразбериху в судебных органах. В 1832 году была завершена масштабная систематизация законодательства, результатом которой стало принятие Свода законов Российской Империи. В XVI томе Свода, который содержал Уставы судопроизводства также содержалась глава, официально закрепляющая признание в качестве лучшего доказательства, «Когда одна из сторон сама без изменения признает, при производстве ее дела у Мирового Судьи, письменно или словесно, действительность такого обстоятельства, которое служит к утверждению прав ее противника, то оно считается не требующим дальнейших доказательств».
Разработчики Свода не обошли стороной вопрос последствий совершения признания одним из соучастников, так, «Признание, учиненное одним без изменения из соучастников в деле, имеет силу только в отношении к тому из них, кем оно учинено» (ст. 113 Том XVI) [17].
Характеризуя систему доказательств по Своду законов Российской Империи 1832 г., М.А. Чельцов-Бебутов отмечал, что признание добывалось и путем применения замаскированной пытки.
Свод законов также предусматривал случаи недействительности признания. Недействительным считалось признание, учиненное вне суда. Кроме того, подсудимый мог отказаться от собственного признания, для этого требовалось доказать обоснованность такого отказа.
Дальнейшее развитие норм о признании отразилось в статуте от 14 августа 1848 года, по правилам которого в органах предварительного расследования и в суде обвиняемого предупреждали о возможных последствиях им совершенного признания [18, с. 70-71].
Практика складывалась таким образом, что при разрешении уголовных дел небольшой тяжести, признание подсудимого считалось достаточным для вынесения обвинительного приговора. Наряду с этим при рассмотрении уголовных дел о преступлениях против государственной власти, в основу обвинительного приговора не могло быть положено признание обвиняемого, не подкрепленное другими доказательствами. В качестве примера можно привести случай с обвинением против Бейдмана, который сознался в приготовлении покушения на Александра II. Привлечь его к ответственности не удалось так как, кроме признания не было иных доказательств, подтверждающих данный факт [18, с. 70].
Ценность признания как лучшего доказательства всего света, на наш взгляд, наилучшим образом объясняется И.Я. Фойницким, который на этот счет говорил следующее: «было бы неестественно, чтобы человек вопреки правде, делал невыгодные для себя разоблачения» [71, с. 268-269].
Судебная реформа 1864 года и принятие Устава уголовного судопроизводства стали новой вехой в развитии уголовного процесса России.
В первую очередь следует отметить, что проведение судебной реформы 1864 года привело к смене формы уголовного процесса, который перестал быть инквизиционным и приобрел черты смешанного.
Сам уголовный процесс делился на несколько стадий: дознание, предварительное следствие, предъявление обвинения, судебное разбирательство, вынесение приговора, пересмотр приговора, исполнение приговора. В мировом суде дела рассматривались без разделения на стадии, там же допускалось и примирение сторон, которому должен был способствовать судья [34, с. 260].
Досудебному производству были присущи черты розыскного процесса, в то время как судебное следствие строилось на обвинительных началах.
В основу уголовного процесса были положены принципы гласности, процессуального равенства сторон, обеспечения защиты и участия присяжных заседателей, принцип свободы оценки доказательств, презумпции невиновности. После многочисленных попыток наконец произошло отделение суда от администрации. Основная функция суда заключалась в разрешении дела по существу, а функция обвинения была возложена на государственную прокуратуру. Также был создан институт адвокатуры, на который было возложено осуществление функции защиты. Разделение судебных функций не коснулось мировых судов, которые рассматривали мелкие уголовные и гражданские дела.
В целом изменилось положение обвиняемого в уголовном процессе, его роль и отношение к его показаниям, и соответственно к признанию вины. Как справедливо отмечает С.В. Ворошилова, «Впервые обвиняемый становится не объектом, а субъектом расследования и рассмотрения дела в суде и наделяется целым комплексом мер по защите своих интересов» [21, с. 25].
М.В. Монид, характеризуя значимость судебной реформы 1864 г. и Устава уголовного судопроизводства для развития упрощенных производств, отмечает, что институт во многом похожий на особый порядок принятия судебного решения был введен Уставом уголовного судопроизводства 1864 г. [45, с. 16]. Позволим себе не согласиться с таким утверждением, поскольку упрощенные процедуры предусматривались и законодательством, действовавшим до принятия УУС 1864 г., суть их сводилась к тому, что при наличии признания обвиняемого суд, минуя этап исследования других доказательств по делу, переходил к вынесению решения. Основные различия между ними состояли лишь в том, что до 1864 года получение признания допускалось путем принуждения и пыток, а само признание было безусловным доказательством вины обвиняемого.
Устав 1864 г. и вправду допускал проведение судебного разбирательства в сокращенной форме. Так, в соответствии со статьей 678 УУС переходя к судебному следствию, председательствующий выяснял у подсудимого его отношение к предъявленному обвинению. Подсудимому, который признал вину, задавались иные вопросы, относящиеся к обстоятельствам преступления, в котором он обвиняется. Если признание подсудимого не возбуждает никакого сомнения, то суд, не производя дальнейшего исследования, может перейти к заключительным прениям (ст. 681 УУС).
Статья 682 УУС предусматривала право таких участников процесса, как судья, прокурор, и иных лиц, участвующих в деле, возразить против перехода к судебным прениям, после чего суд обязан был приступить к исследованию доказательств.
В Уставе также было предусмотрено, что молчание не следует отождествлять с признанием обвиняемым своей вины (ст. 685). Важность приведенного положения подчеркивалась Л.Е. Владимировым, который писал, «Это великое начало, представляющее полный разрыв со всеми инквизиционными догадками о вине подсудимого по его молчанию или волнению... составляет драгоценнейшую жемчужину нашего законодательства. Инквизиционный процесс, залезавший в душу человека, и старавшийся добыть сознание – прямое или молчаливое, исходил от нелепой мысли, что невиновный человек обыкновенно очень спокоен, не волнуется и твердо опровергает обстоятельства, против него приводимые... Но кто в настоящее время поставит в улику подсудимому то, что он волнуется, краснеет, бледнеет или дрожит? Кто же, в самом деле, не знает, что человек, на которого наложена тяжелая длань следователя, уже не может себя считать огражденным ни от каких случайностей, ни от каких заблуждений властей и ни от каких ударов судьбы» [19, с. 335-336].
Предусмотрев возможность применения сокращенной процедуры судебного разбирательства при наличии признания подсудимого, законодатель установил, что в основу обвинительного приговора может быть положено не всякое признание, а лишь то, которое отвечает требованиям, предусмотренным законом. Допустимым считалось добровольное полное признание, совершенное в судебном заседании перед судьей, «когда показаны при том такие обстоятельства действия, по которым о достоверности и истине онаго сомневаться невозможно» [21, с. 269].
Критерий добровольности в УУС понимался иначе, теперь была создана система гарантий, направленных на недопущение получения признания под принуждением. Этому были посвящены статьи 405-406 УУС, следователь не должен домогаться сознания обвиняемого ни обещаниями, ни ухищрениями, ни угрозами или тому подобными мерами вымогательства. Если обвиняемый откажется отвечать на данные ему вопросы, то следователь, отметив о том в протоколе, изыскивает другие законные средства к открытию истины.
В отличие от современного института «особого порядка», закрепленный Уставом уголовного судопроизводства не предусматривал какого-либо поощрения для подсудимого, признавшего свою вину. Признание вины и постановление приговора без проведения судебного следствия не влекло назначение более мягкого наказания, как это происходит по правилам главы 40 Уголовно-процессуального кодекса России.
Важно отметить, что в УУС получил закрепление принцип свободы оценки доказательств, так, согласно статье 766 УУС судьи должны определять вину или невинность подсудимого по внутреннему своему убеждению, основанному на обсуждении в совокупности всех обстоятельств дела. Ученые-процессуалисты обращали внимание на то, что признание вины утратило статус «царицы доказательств», став в один ряд с иными доказательствами, среди которых ни одно не имеет заранее установленной силы.
Примером, иллюстрирующим смену отношения к признанию обвиняемого, является также норма, содержащаяся в статье 310 УУС, которая закрепляет, что: «По явке с повинной судебный следователь обязан приступить к следствию, но если признание явившегося с повинной опровергается имеющимися у следователя сведениями, то он составляет протокол о причинах, побудивших его оставить явку с повинной без последствий, и сообщает копию протокола прокурору или его товарищу». Как видно, даже явка с повинной, не подтверждающаяся иными сведениями, не могла служить основанием для возбуждения производства по уголовному делу.
Оценивая изменения, произошедшие в теории доказательств в связи с принятием Устава 1864 г., И.Я. Фойницкий писал: «Низведя признание подсудимого с той высокой степени, на которой оно стояло в прежнее время, законодательство может обойтись и без тех мер принуждения, которые прежде были необходимы» [71, с. 267].
С некоторыми изменениями и дополнениями Устав уголовного судопроизводства 1864 г. оставался основным источником уголовно-процессуального права Российской Империи вплоть до событий 1917 года.
Первым уголовно-процессуальным законом советского государства стал УПК РСФСР 1922 г. Меньше, чем через год он был заменен УПК РСФСР 1923 г., необходимость принятия которого была обусловлена изменениями в судоустройстве и редакционными неточностями предыдущего кодекса. Многие исследователи отмечают, УПК РСФСР 1922 и 1923 гг. были практически идентичны за исключением некоторых положений.
Оба кодекса содержали нормы, регламентирующие порядок проведения судебного разбирательства в сокращенном порядке. Так, статья 286 УПК РСФСР 1922 г. закрепляла, что, если подсудимый согласился с обстоятельствами, изложенными в обвинительном заключении, признал правильным предъявленное ему обвинение и дал показания, суд может не производить дальнейшего судебного следствия и перейти к выслушиванию прений сторон; однако, это вовсе не значило, что другие участники процесса не могут возразить относительно такого перехода. Так, по требованию одной из сторон суд был обязан рассмотреть дело в общем порядке.
На первый взгляд может показаться, что согласие подсудимого с предъявленным обвинением не было безусловным основанием для перехода к рассмотрению дела в сокращенном порядке, так как против этого могли выступить судьи или стороны процесса. На данное обстоятельство обращал внимание и Пленум Верховного Суда СССР в своем Постановлении от 3 февраля 1944 г. по делу Аначко, указав, что: «То, что закон не считает признание подсудимого бесспорным доказательством виновности, совершенно ясно вытекает из содержания ст. 282 УПК РСФСР, которая указывает, что в случае согласия подсудимого с обстоятельствами, изложенными в обвинительном заключении, суд может не производить дальнейшего судебного следствия и перейти к выслушиванию прений сторон, но отнюдь не к вынесению приговора и притом обвинительного» [24, с. 57-58].
Однако с позицией Верховного Суда СССР не согласился М.С. Строгович, который считал, что «... ст. 282 УПК истолкована все же не в соответствии с ее текстом и смыслом: эта статья не подтверждает правильного положения о сознании как о рядовом доказательстве, подлежащем проверке при помощи других доказательств, а противоречит этому положению. В статье 282 УПК РСФСР говорится о том, что в случае согласия подсудимого с изложенными в обвинительном заключении обстоятельствами и дачи им соответствующих показаний суд может не производить дальнейшего судебного следствия, но вовсе не обязан это делать. Следует признать, что даже в ограничительном толковании ст. 282 она не может быть признана соответствующей задачам обеспечения правильного разрешения уголовного дела» [61, с. 423].
